Гоша, 56 - 11 сентября 2009 19:24

Москва. Зима. Холод.
Мальчишки на снегу гоняют в футбол. Новенький мяч, подареный маленькому мальчику на день рождения, звонко шлёпает по двору. Теперь он большой, теперь он свой в доску. Сегодня он первый. Больше ни у кого во дворе нет настоящего кожаного мяча.
Крики, азарт. Удар. Звон разбитого стекла. Грозный топот сапог и яростная матерщина дворника раздаётся за спиной. Остальные тут же разбежались, а мальчик замешкался, и теперь задыхаясь из всех сил бежит по замёрзшему асфальту двора. Ледяной воздух свистит в носу, обжигая маленькие лёгкие. Он остался один, совсем один. Ему никто не поможет, он наедине со своей судьбой, рука которой — этот ужасный дворник в тулупе на голое тело, с его чудовищной бранью, красным от злости пропитым лицом — неминуемо настигнет его и случится нечто ужасное. Что — мальчик боялся подумать, мысли суетливо теснились в голове, мелькая разрозненными образами.
«Ах, ну зачем, зачем? К чему всё это? Эта зима, этот снег, это дурацкое стекло. Этот футбол, эти мальчишки, этот имидж дворового лидера? Я же тихий домашний мальчик, мог бы сидеть сейчас в тепле, закутавшись в плед, поглядывать в окно на пламенеющий ледяной закат над этим огромным заснеженным городом, пить чай с бабушкиным вареньем и читать потрёпаный томик моего любимого Хемингуэя, вместе с его героями пил бы ямайский ром, любовался прелестными мулатками и креолками и курил бы замечательные кубинские сигары».
А в это время Эрнест Хемингуей, в Гаване, сидя под опостылевшим полосатым тентом, лениво потягивая ром и перебирая снасти, раздражённо думал: «Как надоела эта Куба, как достала эта вязкая влажная жара, эти вонючие сигары, эти потные кубинские потаскухи и жирные плантаторы с их бесконечными разговорами о ценах на сахарный тростник. Почему я не в Париже, не с моим другом Жан Поль Сартром? Мы бы сидели в кафешантане на Монмартре, пили кофе, любовались бы проходящими прелестницами, слушали бы бродячих музыкантов и треск каштанов в жаровне, и беседовали о вечном».
А в это время Жан Поль Сартр, сидя в бистро, посасывал коньяк из бокала, тоскливо поглядывая на бурлящую за окном сутолоку парижской улицы и думал: «Боже, как мне надоел Париж, как мне надоели эти кафе с их липкими столиками и мухами, эти фальшивящие шансонье, эти заросшие создания, мнящие себя художниками, эти пропитые непризнанные гении пера, эта мёртвая слава, вся эта бесконечная призрачная суета и погоня за миражами, эти тупые парижские шлюхи и их надутые мужья-клерки. Как мерзок этот палёный коньяк. Ну почему я не в заснеженной Москве, не пью обжигающую ледяную водку с моим другом Андреем Платоновым, не курю эти странные крепкие русские сигареты без фильтра и не веду с ним разговоры о смысле жизни?»
А в это время в Москве, грохоча стоптанными кирзовыми сапогами по обледенелому асфальту, Андрей Платонов бежал по двору и кричал:
— Поймаю суку, убью!

• 
• 
•