Mefisto57, 34 - 13 мая 2009 09:24

Несомненно, что болтуну, чье наивысшее удовольствие заключается в том, чтобы говорить с каθедры или трибуны, на острове Робинзона грозит буйное помешательство. Я не требую от моего газетчика отважной доблести Крузо, но прошу, чтобы он не выносил обвинений против тех, кто влюблен в одиночество и таинство.
Есть в наших трескотливых народах индивидуумы, которые бы пошли на смертную казнь с меньшим отвращением, если б им позволили произнести с эшафота пространную речь, не боясь, что их прервут некстати барабаны Сантерра.
Я не жалею их, потому что догадываюсь, что их ораторския излияния доставляют им наслаждение, равное тому, какое иные получают от безмолвия и сосредоточения; но презираю их.
Я желаю прежде всего, чтобы мой проклятый газетчик оставил меня развлекаться, как мне угодно. "Вы, значит, никогда не испытываете, - говорит он мне с преапостольским видом, - необходимости поделиться Вашими радостями?" Посмотрите, какой изощренный завистник! Он знает, что я гнушаюсь его радостями и влезает в мои, пакостный возмутитель празднества!
"Это великое несчастье - не в силах быть одному", говорит где то Лабрюйер, словно бы для того, чтобы устыдить всех, бегущих забыться в толпе, несомненно из страха быть не в силах выносить самих себя.
"Почти все наши несчастья приходят к нам оттого, что мы не сумели оставаться в своей комнате", говорит другой мудрец, Паскаль, кажется мне, вспоминая в сосредоточенной келье всех этих обезумевших, что ищут счастья в движении и в проституции, которую я мог бы назвать братскою, пожелай я говорить на великолепном языке моего века.
Бодлер