Âλεκς Χοροψυλοβ, 42 - 13 февраля 2009 12:03

Марине Исаевой

Иллюзион.

В зеркале, поверх и позади моей сильно меняющейся прически, движется неизменная и идеальная его, всё также повторяющая укладку с застывших в три - четверти мужественных головах на черно - белых фотовитринах моего детства. Тогда под моими волосами еще не существовало странных словосочетаний: ален-делон, марчелло-мастрояни; едва откликались на позывные штирлиц и андрей-миронов; но был высокий и острый человек-ножницы, которого звали в точности как меня, так же, по-детски и без отчества.
Всё было в нем подчеркнуто изящно и четко, что порою я сравнивал его с туго и точно раздвигающимся циркулем: высокий и худощавый, в до заточенности отутюженных брюках, всегда в белой просторной рубашке и галстуке, с прямым острым носом и словно под линейку срезанными бачками; с длинными, тонкими, блестящими лезвиями ножниц, казавшимися продолжением красивых пальцев на вытянутой руке. Его твердое, грассирующее «р» казалось мне, по детскому неумению «р» на «л» смягчающего, нарочно точным и строгим, его мягкое заикание в неторопливой речи было словно подбором единственно правильного слова.
На выгнутые ручки черного кресла кладется дощечка, оббитая черной винилкожей, и пока я усаживаюсь поудобней, глядя в зеркало на улыбающегося у противоположной стены отца, вся конструкция с белобрысым пассажиром рывками поднимается вверх под энергичными нажатиями ногою на педаль у основания этого почти медицинского приспособления. Белая простынь, похрустывая и слегка кусаясь, обвивается вокруг шеи; слышится утвердительный отцовский ответ на вопрос: «Как всегда?» и начинается волшебство.
Легкое поклацивание ножниц в воздухе сливается в сплошное металлическое стрекотание и блестящий сегмент этого пропеллера подлетает к алюминиевой расческе мягкими иглами впившейся в висок и первая срезанная солома снопами падает на белый подол.
Металлические зубцы то ощутимо скользят по затылку под ритмичное похрустывание срезаемых волос; то полосатой молнией блеснув под лампой дневного света расческа ложиться в нагрудный карман мастера и тогда закрываются глаза от предчувствия падающих на ресницы и нос концов чуба. Медленно, в четыре невидимых шага ножниц обнажается покрытый отросшими за лето волосами, лоб. Всё на секунду стихает и я, приоткрыв глаза, сквозь щелку век и сетку ресниц в зеркале вижу, как отойдя на полшага назад, мастер словно замерший скульптор придирчиво осматривает прическу ваяемой головы и заново начинает щелкать ножницами в поднятой наотлет, словно для любования, руке. Высокий, худощавый, в антрацитовых брюках и темном галстуке поверх белой рубашки, своей недвижимостью он, как цирковой фокусник, переводит всё внимание на зеркальные, гипнотически сверкающие, ножницы: «Всё внимание на руку! Следите за волшебной палочкой!» Быстро двигая вдетыми в блестящие дужки большим и указательным пальцами, средним, положенным на рычаг под дужкой указательного, он движению помогает, причем длинные и узловатые безымянный с мизинцем, согнутые по невидимой дуге, остаются почти недвижимыми в этом завораживающем иллюзионе.
И вот, хищно щурясь, со своим острым носом и показавшейся при наклоне головы, горбатостью, он всё больше превращается в стервятника, узревшего добычу. Мгновенное пике, звонкий щёлчок над ухом и избежавший первичной уравниловки выскочка казнен.
Жужжащей машинкой в холодном вибрирующем прикосновении кантуются виски и затылок, набранной в пушистый хвост большого помазка пудрой штукатуриться подбритая шея, из ниоткуда извлекается граненый пузырек с маленькой грушей на гибком шланге и поверх пудры по шее разлетается три финальных притворно – пряных свистка.

С момента нашей последней встречи прошло порядка четверти века: исчезла страна, в которой я был первоклашкой и октябренком, улыбающийся с прищуром бог оказался лысым аватарой дьявола; роскошно декорированный сталинский дом, на первом этаже которого уже закрылась парикмахерская моего детства, стоит с черным глазницами безстекольных окон; и я, в совсем другом салоне, присаживаясь в такое же черное кресло, с удивлением вглядываясь в зеркальное отражение поверх своих длинных волос в поседевшую, но ту же идеально ровную мужскую прическу, с пепельными остроскошенными баками, вдруг среди этой неизменности, остроты и строгости вижу уже не голубые, почти старческие, до тусклой стали выцветшие, но такие же добрые улыбающиеся глаза и слышу звонкое, с предыханием и нараспев:
- З-ЗдР-Рааствуйте, д-даавно не виделись. К-каак всегда, под канадку?