Ruby, 48 - 27 сентября 2008 19:03

Не приемля (повторяю, это только
моя гипотеза) своего духовного и внешнего облика - облика не уверенного в
себе толстяка, - Белойн усвоил манеру, которую я бы назвал обращенной на
себя самого иронией. Он все произносил как бы в кавычках, с подчеркнутой
искусственностью и претенциозностью (которую еще усиливала манера его
речи), словно играл - поочередно или одновременно - сочиняемые им для
данного случая роли, и этим сбивал с толку каждого, кто не знал его
хорошенько. Трудно было понять, что он считает истиной, а что ложью, когда
говорит серьезно, а когда потешается над собеседником.
Эти иронические кавычки наконец стали его натурой; в них он мог
высказывать чудовищные вещи, которых не простили бы никому другому. Он мог
и над самим собой издеваться без удержу, и этот трюк - не слишком хитрый,
зато отработанный безупречно - обеспечивал ему редкостную неуязвимость.
Из шуток, из автоиронии он воздвиг вокруг себя такие системы невидимых
укреплений, что даже те, кто знал его многие годы (и я в том числе), не
умели предвидеть его реакции; думаю, он специально об этом заботился, и
все то, что попахивало порой шутовством и выглядело чистой импровизацией,
делалось им не без тайного умысла

• 
• 
•