Igor, 55 - 1 октября 2011 05:12

прямо по стене (здание было старой постройки, с лепниной, выступающими кирпичами и портиками). Но в тот день я на стене не удержалась, руки, долго поднятые вверх, испытали отток крови, ослабли, и пальцы соскользнули. Я упала на асфальт с высоты третьего этажа и сломала позвоночник. Диагноз врача был такой: "Если не умрёт в течение двух часов, то будет жить, возможно." Я же не только выжила, но, пролежав в гипсе и на растяжках полгода, наконец-то стала ходить. Врачи были удивлены ("компрессионный перелом позвоночника" – диагноз очень серьёзный, после него человек очень редко возвращается к полноценной жизни). Ещё более врачи удивились, когда я в первый раз в их присутствии сделала мостик, причём так, что руки за ноги заходили. "Что ты делаешь?!" – воскрикнул врач. "А мне не больно!" – ответила я.
Наконец, закончилась школа, детдом остался позади. Я оказалась на улице, со справкой, с паспортом, с маленьким чемоданчиком в руке, с двадцатью пятью рублями в кармане, в чужом городе. Я шла по широким улицам и проспектам, смотрела на огромные, как корабли в открытом море, дома и с завистью думала, что у всех в этом городе есть своё место, своя крыша над головой. Нет её только у меня. Принятая тогда система была довольно жестокой – человек из детдома, без навыков свободной жизни оказывается без работы, без жилья, на улице, с деньгами, которых хватает только на несколько дней. Причем отслеживать дальнейшую судьбу детдомовцев существующей системой не предполагалось. Так что примерно половина детдомовцев садятся в тюрьму в первый же год после выпуска. Но я твердо решила начать свою новую нормальную жизнь. У меня не было ничего, кроме красного школьного диплома, настырности и детской, в сущности, наивности. Мне повезло. Я нашла работу, самую черновую, в цеху, и получила комнату с подружкой в общаге. Я была абсолютно счастлива. Мир оказался отнюдь не таким, как нам его рисовали воспитатели. Он оказался чистым, широким, светлым, наполненным радостными улыбчивыми людьми. Я сама почти постоянно смеялась. Мне дали прозвище "Гуля-колокольчик" – из-за неизменного моего звонкого смеха. Я завела себе кучу новых друзей. С превеликой радостью и с большой охотой я участвовала почти во всех цеховых мероприятиях и инициативах – стала председателем совета по молодёжи, ездила с поисковыми экспедициями по местам боевой славы, пела солисткой в заводском ансамбле. Работала с иностранными специалистами, с которыми очень сдружилась. Как-то они напросились ко мне домой. Вероятно, им было любопытно, отчего я постоянно так весела, улыбчива и счастлива – наверно, потому, что я как-то особенно живу. Как же вытянулись их лица, когда они увидели убогую мою общагу с облупленными сырыми стенами и тараканами на кухне. А потом меня выдвинули от цеха депутатом по социальным вопросам. Я вышла к трибуне и сказала: "Я не смогу, не справлюсь и прошу дать мне самоотвод!" Народ засмеялся. Самоотвода мне не дали. Вот так я стала депутатом. Помню, как я всеми правдами и неправдами добилась потом переселения одной старушки – у неё был ужасный артрит, она жила на четвертом этаже, и ей было трудно подниматься и спускаться по лестнице. Моими стараниями (я сама не знаю как, наверно, благодаря фантастической смеси моей настырности и наивности) ей дали квартиру на первом этаже. Потом эта бабушка пришла в техникум (где я уже преподавала), её задержали на вахте, вызвали меня, бабушка прилюдно плакала, благодарила меня, развернула целлофан, а там был большой, теплый еще пирог с капустой. Мне было неудобно и приятно одновременно.
Приятелей и друзей было много. Порой меня останавливали люди на улице, здоровались, спрашивали как дела, а я и не помнила, где мы познакомились и что за человек стоит передо мной. Было много знакомых и среди ребят. Один стал ухаживать. Всерьез. Сделал предложение. Я колебалась. Старшие подруги говорили: "Чего ты думаешь? Кто тебя сироту ещё возьмет? Соглашайся!" Жила я тогда ещё в общаге.. Результатом моих колебаний был ответ "Да". Сыграли свадьбу, "сделали" квартиру, стали жить. Жить получалось не очень. Многим он меня раздражал. Я боевая, он вялый. Получалось у нас, как у кошки с собакой. Иногда вообще мы не разговаривали неделями. Потом как-то в праздник мы пошли в гости к друзьям. Вернулись навеселе. Как-то так случилось, что в момент праздничного настроения мы вспомнили, что мы муж и жена. В результате появилась Эльмира. Впрочем, ребенок нас не объединил. Последней каплей терпения явилось следующее обстоятельство. У моей младшей сестры, о которой я говорила, сейчас слепая от рождения дочь. На её лечение, на операцию требуются деньги. Их нет. Чтобы как-то решить этот вопрос, Николай, муж сестры, пошел на преступление, на кражу. Его поймали. Ситуация, таким образом, ещё более усугубилась. Сестра осталась одна с ребенком-инвалидом на руках. Я обратилась к своему с просьбой оказать помощь. Ответ был: Это ТВОЯ сестра. Это было окончательным концом и предысторией развода."
Я видел как-то её бывшего мужа. Это был темноволосый человек со впалыми щеками, большими руками, редеющей макушкой; высокий и худощавый.
Сейчас у нее два высших образования, ответственная работа, с семи утра и до полвосьмого вечера (от неё зависит поставка сырья и материалов на наше предприятие численностью в 30 тысяч человек). С восьми до девяти каждого дня, вечером, она ведёт дочь в танцевальную студию – они готовятся там ныне к какому-то важному показательному выступлению. После девяти – ставит машину на стоянку и занимается домашними делами.

• 
• 
•